– Так почему ты не вернёшься домой?

Динк криво усмехнулся.

– Потому что не могу бросить игру. – Он погладил жёсткую ткань боевого костюма, лежавшего перед ним на койке. – Я люблю всё это.

– Тогда отчего бы тебе не стать командиром?

– Никогда, – покачал головой Динк. – Посмотри, что они сделали с Розеном. Парень сошёл с ума. Носатый Рози. Спит вместе с нами, а не в своей комнате. Знаешь почему? Он боится оставаться один, Эндер, боится темноты.

– Рози?

– Но они сделали его командиром, и он обязан вести себя соответственно. Он не знает, что делает. Он выигрывает – и это пугает его больше всего, ведь он не знает, почему всё время выигрывает, а лишь догадывается, что я имею к этому какое-то отношение. В любую минуту кто-нибудь может понять, что Розен вовсе не сказочный израильский генерал, который выигрывает несмотря ни на что. Он вообще не знает, почему команды выигрывают или проигрывают. Да этого никто не знает.

– Все это не значит, что он сумасшедший, Динк.

– Я знаю, ты пробыл здесь год и теперь считаешь, что все эти парни нормальны. Ты не прав, они ненормальны. Мы все ненормальны. Я смотрел в библиотеке, вывернул наизнанку мой компьютер, читал старые книги, ты ведь знаешь, они не дают нам новых, но я получил чёткое представление о детях. Так вот, мы не дети. Ребёнок может поиграть и забыть об этом. Дети не состоят в армиях, они не бывают командирами, им не приходится править сорока другими ребятами – этот груз слишком тяжёл, чтобы нести его и слегка не спятить.

Эндер попытался припомнить, какими были дети в его старом классе, в городе, но вспомнил лишь Стилсона.

– У меня был брат, – продолжал Динк. – Обыкновенный парень. Его интересовали только девчонки. И полёты. Он хотел летать. И ещё часто играл в мяч с другими ребятами. Такая хитрая игра – мяч надо забросить в кольцо. Они гоняли по коридорам, пока полицейский не отбирал мяч. Это было очень здорово. Брат как раз учил меня подавать, когда меня забрали.

Эндер вспомнил своего брата, и воспоминание это не было тёплым.

Динк посмотрел ему в лицо и, видимо, неправильно истолковал его выражение.

– Эй, я понимаю, никто не говорит о доме. Это не принято. Но мы ведь откуда-то взялись. Боевая школа не создала нас, ты же знаешь. Она вообще ничего не творит, только разрушает. И мы все вспоминаем дом. Может быть, не только добром, но мы помним, а потом лжём и притворяемся. Подумай, Эндер, почему никто никогда не говорит о доме? Не потому ли, что это слишком важно для нас? Только никто не желает признать, что… О черт!

– Нет, все правильно, – сказал Эндер. – Я просто вспомнил мою сестру, Валентину.

– Я не хотел тебя расстраивать.

– Всё в порядке. Я стараюсь поменьше думать о ней, потому что я всегда начинаю… Ну, как сейчас.

– Ну да. Мы никогда не плачем. Иисусе, я даже не думал об этом. Никто никогда не плачет. Мы по-настоящему стараемся стать взрослыми. Такими, как наши родители. Готов поспорить – твой отец похож на тебя. На что угодно спорю – сначала он спокоен и терпит всё, а потом взрывается и…

– Я не похож на отца.

– Возможно, я ошибся. Но взгляни на Бонзо, своего прежнего командира. У него извращённое представление об испанской чести. Он запретил себе иметь слабости. Превзойти его – значит оскорбить. Быть сильнее его – всё равно что отрезать ему яйца. Он ненавидит тебя за то, что тебе не было по-настоящему больно, когда он наказал тебя. И не просто ненавидит, он хочет убить тебя. Он сумасшедший, все они сумасшедшие.

– А ты?

– Я тоже, но, когда мне очень плохо, я иду в боевую комнату, плаваю там один, и безумие выходит из меня, оно впитывается в стены и остаётся там, пока не начинается сражение и маленькие мальчики не выгоняют его из убежища, колотясь во все стены подряд.

Эндер улыбнулся.

– Ты тоже сойдёшь с ума, – сказал Динк. – Ладно, пошли есть.

– А вдруг ты можешь быть командиром и не спятить окончательно? Возможно, то, что ты знаешь о своём безумии, не даст ему захватить тебя?

– Я не позволю этим ублюдкам вести меня, как марионетку, Эндер. Ты тоже у них на примете, и они не собираются обходиться с тобой по-доброму. Посмотри, что они делали с тобой до сих пор.

– Они просто повышали меня.

– И это сделало твою жизнь лёгкой и приятной, не правда ли?

Эндер рассмеялся и покачал головой.

– Наверное, ты прав.

– Они думают, что ты у них в кармане. Не поддавайся.

– Но я за этим и пришёл сюда, – ответил Эндер – Чтобы они взяли меня и превратили в орудие. Чтобы спасти мир.

– Ты что, веришь в это?

– Во что?

– В жукеров. В угрозу. В спасение мира. Слушай, Эндер, если бы жукеры собирались вернуться и сделать нас, они бы уже были здесь. Они не придут. Мы разбили их, и они оставили нас в покое.

– Но видео…

– Плёнки, оставшиеся от Первого и Второго Нашествий? Твой дед ещё не родился, когда Мэйзер Ракхейм прогнал их. Если ты будешь смотреть внимательно, то поймёшь, что всё это – фальшивка. Нет никакой войны, они просто морочат нам голову.

– Но почему?

– Люди боятся жукеров и уповают на Международный флот, некоторые отдельные страны сохраняют Гегемонию на планете. Смотри, смотри видео, Эндер. Люди скоро раскусят эту игру, и тогда начнётся гражданская война против войны. Именно она, а никакие не жукеры угрожает человечеству. И в этой войне, если она начнётся, мы с тобой окажемся по разные стороны. Потому, что ты – американец, как наши дорогие учителя. А я – нет.

Они пошли в столовую и за обедом говорили совсем о другом. Но Эндер всё время думал о словах Динка. Боевая школа была так изолирована, игра занимала такое место в мыслях ребят, что Эндер просто забыл о существовании внешнего мира. Испанская честь. Гражданская война. Политика. Боевая школа на самом деле очень мала, не так ли?

Но Эндер не согласился с выводами Динка. Жукеры были настоящими, а угроза реальной. Международный флот контролировал многое, но никак не видеоновости и компьютерные сети. Нет. Во всяком случае, не в той стране, где родился Эндер. На родине Динка, в Нидерландах, после трёх поколений русской Гегемонии – может быть. Но в Америке невозможно лгать так долго. Значит, это правда.

Он верил, но зерно сомнения было посеяно в его душе, осталось там и проросло, изменив все. Оно заставило Эндера оценивать намерения людей, а не их слова. Оно сделало его мудрее.

На вечернюю тренировку пришло очень мало ребят. Вполовину меньше, чем на прошлую.

– Где Бернард? – спросил Эндер.

Алаи улыбнулся. Шен закрыл глаза и принял мечтательный вид.

– Ты что, не слыхал? – спросил парнишка из группы, прибывшей несколько позже Эндера – Прошёл слух, что те, кто ходит на твои занятия, могут поставить крест на своей карьере. Что ни в одной армии они ничего не добьются. Что командирам не нужны солдаты, испорченные твоими методами тренировки. Ты действительно не знал?

Эндер кивнул.

– Только мои жалкие мозги думают, – продолжил тот же мальчишка, – что, если я стану хорошим солдатом, любой командир, хоть чего-то стоящий, возьмёт меня с радостью, правда?

– Да, – твёрдо ответил Эндер.

И они начали работать. Через полчаса, когда они принялись отрабатывать манёвры с использованием замёрзших тел других солдат, в боевую комнату вошли несколько командиров в комбинезонах разного цвета и демонстративно стали записывать имена тренировавшихся.

– Эй! – прокричал Алаи. – Вы уверены, что записали моё имя правильно?

На следующий вечер ребят оказалось ещё меньше. Эндер уже знал, что происходит. Ему рассказали, что младших сбивают с ног в душе, что произошло несколько очень неприятных «несчастных случаев» в столовой и даже в игровой, что старшие ребята взламывают примитивную школьную систему защиты и переворачивают вверх дном файлы непослушных.

– Сегодня тренировки не будет, – сказал Эндер.

– Чёрта с два, – возразил Алаи.

– Давай подождём пару дней. Я не хочу, чтобы малыши страдали из-за этой ерунды.