Значит, вернулись к Питеру.

– Он был старше. И сильнее.

– Жукеры тоже.

Она поняла его логику, вернее, его алогизм. Он может побеждать сколько угодно, но понимает в глубине души, что существует кто-то, способный уничтожить его. Он всегда знал, что его победы – ненастоящие, потому что есть непобедимый Питер.

– Ты хочешь разгромить Питера?

– Нет, – ответил он.

– Разбей жукеров. Потом возвращайся домой и спроси, кто такой Питер Виггин? Посмотри ему в глаза, любимый и почитаемый всем миром, – ты увидишь там поражение. Вот как ты победишь.

– Ты не поняла, – сказал он.

– Я всё поняла.

– Нет. Я не хочу побеждать Питера.

– Тогда чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы он любил меня.

Она не могла найти ответа. Насколько ей было известно, Питер никого не любил.

Эндер больше ничего не говорил. Просто лежал. И лежал…

Наконец Валентина почувствовала, что устала от солнца и гудения комаров, нырнула в воду и начала толкать плот к берегу. Эндер оставался безучастным, однако неровное дыхание говорило, что он не спит. Когда они добрались до берега, Валентина вскарабкалась на причал и сказала:

– Я люблю тебя, Эндер. Больше, чем когда-либо. Что бы ты ни решил.

Он не ответил. Валентина сомневалась, что он поверил ей. Она взбиралась вверх по склону холма, проклиная тех, кто заставил её поговорить с Эндером. Потому что в конце концов она сделала то, чего они хотели. Она уговорила Эндера вернуться. И он не скоро ей это простит.

Эндер шагнул в дверь, всё ещё мокрый после купания. На улице смеркалось, но ещё темней было в комнате, где ожидал его Графф.

– Мы едем сейчас? – спросил Эндер.

– Если хочешь.

– Когда?

– Как только ты будешь готов.

Эндер принял душ и оделся. Он уже привык к тому, как сидела на нём штатская одежда, но всё же куда более удобными казались ему комбинезон и боевой костюм. «Я никогда больше не надену боевой костюм, – подумал он. – Это была игра Боевой школы. И она окончена». Он слышал сумасшедшее стрекотание цикад в лесах, скрежет шин по гравию на дороге за домом.

Что ещё взять с собой? Он прочёл несколько книг, но они принадлежали дому, их нельзя увезти. Единственное, чем он обзавёлся, – это плот, построенный его руками. Но плот тоже останется здесь.

Теперь в комнате, где ждал Графф, зажёгся свет. Полковник тоже переоделся. Он снова был в форме.

Они устроились рядом на заднем сиденье машины. Ехали кружным путём по просёлочным дорогам и на аэродром должны были попасть со служебного входа.

– Раньше, когда население Земли ещё росло, – заметил Графф, – здесь были только леса да фермы. Поливные земли. Дожди стекают в реки, просачиваются сквозь землю, образуя водоносные слои. Земля глубока, Эндер, и она живая, даже в самой сердцевине. Мы, люди, живём на поверхности, как водомерки на глади спокойной воды у берега.

Эндер ничего не сказал.

– Мы готовим наших командиров именно так, а не иначе, потому что у нас есть на то причины. Нам нужно, чтобы они думали определённым образом, не отвлекались по пустякам. Поэтому мы изолируем их. Тебя. Отделяем от всего остального мира. И это срабатывает. Но когда почти не встречаешь людей, когда совсем не знаешь Земли, когда живёшь среди металла, за которым космический холод, тогда так легко забыть, почему вообще надо защищать Землю. Почему мир людей стоит той цены, которую вам приходится платить.

«Значит, за этим вы привезли меня сюда, – подумал Эндер. – После яростной гонки не пожалели трёх месяцев, чтобы заставить меня полюбить Землю. Ну что ж, так и получилось. Все ваши трюки срабатывают. И Валентина. Вы использовали её, чтобы напомнить: я должен заниматься – ради её жизни. Я запомню».

– Конечно, я использовал Валентину, – как обычно, угадал его мысли Графф. – И ты можешь ненавидеть меня за это, Эндер, но имей в виду, так получилось только потому, что между вами есть нечто настоящее. Миллиарды связей между человеческими существами – вот что ты должен сохранить, спасти.

Эндер повернулся к окну и стал смотреть, как поднимаются и опускаются вертолёты и дирижабли.

Их подобрал вертолёт и понёс к космопорту Международного флота в Стампи-Пойнт. Официально космопорт носил имя какого-то покойного Гегемона, но все именовали его Стампи-Пойнт – так звался жалкий городишко, который снесли, когда строили дороги к огромным островам из стекла и бетона, выросшим по обоим берегам залива Пэмлико. Чайки и бакланы всё ещё важно вышагивали по прибрежному песку, замшелые деревья наклонялись к солёной воде, будто желая напиться. Моросил дождь, бетон стал черным и скользким, и невозможно было разобрать, где кончается дорога и начинается залив.

Графф провёл его через лабиринт проверок и перепроверок. Единственным документом служил маленький пластмассовый шарик, который Графф каждый раз доставал из кармана. Он бросал его в приёмник – и открывалась очередная дверь, люди вставали и отдавали честь; затем приёмник выплёвывал шарик, и Графф шёл дальше. Эндер заметил, что сначала все смотрели на Граффа, но по мере продвижения в глубь космопорта внимание перенеслось на него, Эндера. Служителей интересовал высокий чин Граффа, люди же посерьёзнее пытались оценить груз. И сделать выводы.

И только когда Графф уже в челноке сел и пристегнулся ремнями к сиденью, Эндер понял, что полковник летит с ним.

– Как далеко? – спросил он Граффа. – Как далеко мы полетим вместе?

– Всю дорогу, Эндер, – тонко улыбнулся Графф.

– Они что, назначили вас администратором Командной школы, полковник?

– Нет.

Значит, они отозвали Граффа с поста заведующего Боевой школой только для того, чтобы он проводил Эндера на следующее место назначения. «Неужели я и в самом деле такая важная персона?» – подумал он. И отзвуком голоса Питера в его сознание вкрался вопрос: «А как бы мне это использовать?»

Он пожал плечами и постарался переключиться на что-нибудь другое. Питер может грезить о покорении мира, а у Эндера другие мечты. Но, вспомнив жизнь в Боевой школе, Эндер пришёл к выводу, что всегда обладал властью, хотя и не искал её. Однако, решил он, в основе этой власти лежало совершенство, а не уловки. Нет причин для стыда. Он никогда, разве что с Бобом, не использовал власть, чтобы причинять боль. Да и с Бобом вышло – лучше не придумаешь. Боб стал другом, заняв место ушедшего Алаи, как тот когда-то заступил на место Валентины. Валентины, которая стала другом и помощницей Питера. Валентины, которая все ещё, несмотря ни на что, любила Эндера. И эта цепочка мыслей, переплетение следов вернули его на Землю, к тихим часам, проведённым в середине маленького, чистого озера, окружённого лесистыми холмами. «Вот это и есть Земля», – подумал он. Не висящий в пустоте тысячекилометровый шар, а редкий лес и сверкающая на солнце гладь озера, утонувший в листве дом на вершине холма, травянистый склон, спускающийся к воде, плеск волны, серебристая чешуя рыбы, птицы, ныряющие вниз, чтобы поймать муху или жука над самой поверхностью воды. Земля – это непрекращающийся треск цикад, свист ветра и пение птиц. И голос девочки, говорившей с ним из такого далёкого детства. Тот самый голос, который когда-то был его единственной защитой от страха. И чтобы сохранить этот голос, чтобы девочка осталась жива, он сделает всё, даже вернётся в школу, даже покинет Землю ещё на четыре года, на сорок, на четыреста лет. Пусть даже она любит Питера больше.

Его глаза были закрыты, он не издал ни звука, слышалось только ровное дыхание. Вдруг Графф протянул руку через проход и коснулся его плеча. Эндер оцепенел от удивления, и тот быстро убрал руку. И на миг Эндера ошарашила мысль, что Графф, видимо, ощущает к нему какую-то привязанность. Но нет! Это все лишь ещё один точно рассчитанный жест. Графф превращает маленького мальчика в командира. Без сомнения, какой-нибудь параграф учебного плана рекомендует учителям изредка прибегать к отеческим жестам.

Через несколько часов челнок причалил к спутнику МПЗ. Спутник Межпланетного Запуска населяли три тысячи человек. Воздух и пищу им поставляли растения. Люди пили, после обработки, воду, которая до того десятки раз омывала их тела, и существовали только для того, чтобы обслуживать буксиры, таскавшие грузы через всю Солнечную систему, и челноки, что возят пассажиров на Луну, Землю и обратно. В этом маленьком мирке Эндер почувствовал себя как дома: полы на спутнике МПЗ загибались вверх, точь-в-точь как в Боевой школе.